Журнал публикует повесть Бориса Голлера «Мастерская Шекспира». Вот несколько отрывков из нее:

«Трудное это дело – смена формации. А реставрация еще трудней. Все равно ничего нельзя вернуть в прежнем виде. Что-то сломалось. Люди стали какие-то сухие и вчуже друг другу. И чересчур практичные. Кроме того, они набрались страху. А страх – лекарство от иллюзий – и поэтических в том числе. Революция испортила Англию. Или перекрасила в другой цвет».

«Автор хватается за тот единственный миг в человеческой судьбе, когда любовь еще способна занять все пространство в человеке. Завтра, может, будет все иначе. Завтра! (Мы же не знаем, какие были бы выросшие Ромео и Джульетта? В том числе в своих отношениях?.. Да, но это – завтра. Нас сжигает почти неодолимая власть Сегодня.)

«Театр – страшное место. Не постичь, почему та или иная труппа много лет подряд, почти с наслаждением ставит какую-нибудь клюкву… Почему они вовсе не понимают, что такое текст, почему даже замечательную пьесу, гениальную пьесу они стремятся переписать – да еще не один, а четыре раза, понять восторг труппы перед каким-нибудь сколком быта, который никогда не станет театром, потому что не имеет под собой внутренней правды относительно того же быта…»

«Мы строим театр! Величайшее из изобретений человечества. И недостатки его тоже от его значимости. Единственное, что способно открыть нам нас самих. Наши достоинства и наши пороки. Не в отдельности, не кипой сложенные: до стирки и после стирки… Нет, все вместе. Нашу тоску по людям и нашу ненависть к ним. И больше всего – нашу Любовь! Они назвали театр «ГЛОБУС», иными словами – «ВЕСЬ МИР». Они начертали девиз над входом: «ВЕСЬ МИР – ТЕАТР» Что делать, и правда! «Мировая сцена больше, чем сцена английского королевства!», сказала в последнем слове на суде несчастная королева Шотландии Мария Стюарт».

В номере публикуется подборка стихов Александра Вергелиса (печатался также в журналах «Дружба народов», «Знамя», «Нева»). Вот одно из них:

Ты, чье имя ледяная бездна,

снова прячешь в рукаве туза:

то весну предложишь мне любезно,

то платок набросишь на глаза.

Кружевной батистовый платочек!

Взмах, и я не помню ничего,

как сознанье потерявший летчик

в склянке самолета своего,

невзначай сорвавшегося в штопор

там, где, неизменно голубой,

неба холст разорван и заштопан
белой ниткой, сделанной тобой

из пустого воздуха. Богиня,

для чего вся эта маета ?

Что молчишь, затейница, чье имя

ледяная бездна, пустота?

От меня чего, чего ты хочешь?

Почему, опять, раскинув сеть,

не даешь среди великой ночи

от разрыва сердца умереть?»

Приведем также отрывок из рассказа Льва Прыгунова «Теща»:

«Мы с ней возненавидели друг друга мгновенно, с первого взгляда. В первые же секунды нашего знакомства каждый из нас понял, что принять наименьшую частицу бытия другого значило бы отказаться от всей своей собственной жизни. Наше существование вместе зачеркивало каждого из нас – оно было абсолютно противоположно, как день и ночь, и так же классически тождественно по силе ненависти и неприязни. Очень скоро мы нащупали самые болезненные и уязвимые точки друг друга и наши стычки превратились в короткие, жестокие, злорадные и кровавые схватки. Мы били без промаха по этим открытым ранам и наслаждались конвульсиями и судорогами противника. Звали ее Глафира. Лицом и фигурой она походила на Бабу-ягу и Брежнева одновременно: в руках у нее всегда была кривая, но богато инкрустированная клюка, а на кофте или пиджаке три ряда орденов, с которыми она почти никогда не расставалась, что особенно подчеркивало ее сходство с генсеком. Бурную комсомольскую молодость Глафира начала на Дальнем Востоке и вместе с комсомольской, чекистской, а потом и партийной карьерой постепенно пробиралась к Москве».

В рубрике «Наши публикации» представлена статья М. Курдюмова «Похороны Толстого».

В разделее «Эссеистика и критика» статья Михаила Ефимова «Из музейных дебрей я вышел на волю».

Журнал публикует также комментарии к рассказу Владимира Набокова «Посещение музея», одного из самых загадочных его рассказов и одного из наименее понятых.