Новый мир. 2017. № 1

В рубрике «Полемика» публикация А.М. Ранчина, профессора кафедры истории русской литературы филологического факультета МГУ. Приводим некоторые выдержки из этой статьи:

«Одним из поводов к написанию этой статьи послужило предложение президента Российской академии образования лингвиста Людмилы Вербицкой исключить из школьной программы “Войну и мир” и произведения Ф.М. Достоевского. Заявление Вербицкой было горячо одобрено некоторыми комментаторами статьи на сайте mail.ru…

Раскрыть смыслы классического текста читателю, приблизить его к сознанию ученика – это задача педагога: надо учить, объяснять, заинтересовывать, но ни в коем случае не принимать ставку на упрощение…

О выборе конкретных произведений для обязательного списка можно спорить, но по меньшей мере дико настаивать на исключении “Войны и мира” и “Преступления и наказания”, которые являются не только русской, но и мировой классикой и изучаются в школах многих зарубежных стран…

Мысль, что современная литература ближе и понятнее нынешним подросткам, чем сочинения Толстого и Достоевского, основана на иллюзии и самообмане. Мой многолетний опыт постоянного общения со школьниками удостоверяет, что современные произведения для абсолютного большинства из них неактуальны, им неинтересны и незнакомы даже понаслышке…

Постулат, согласно которому современная литература должна отражать и осмыслять те проблемы, которые тревожат и волнуют новое поколение, только потому, что она написана в наши дни, – сомнительная аксиома…

…Творения, признанные классическими, становятся образцами жанра и стиля, на примере которых постигается тайна литературного мастерства, умение сказать и подметить главное. Аккумулируя, вбирая в себя новые и новые смыслы, классические тексты формируют язык культуры и становятся фоном для позднейшей литературы и зеркалом и мерилом для последующих эпох. Даже если писатели новых времен порой хотят это зеркало разбить, этот эталон сломать. Классика создает основу того художественного языка, на котором можно говорить и о вечном, и о преходящем. “Вечные образы”, разнообразные литературные типы (“лишние люди”, “маленькие люди” и проч.) – эти банальные и затертые выражения – явственные свидетельства такой роли…

…Литература помимо всего прочего ненавязчиво, ненасильственно учит думать, осознавать ограниченность и опасность простых ответов на сложные вопросы. Предостерегает от примитивизма, чреватого многими отвратительными вещами – в том числе преклонением перед тоталитарными идеологиями и практиками.

Пока литературные произведения в школе не перестанут сводить к нравственным и идеологическим прописям, пока главным в них не станет художественность, эстетическое совершенство, пока изучение не будет показывать, сколь многомерна и многосмысленна жизнь и сколь плоски и опасны однозначные ответы, русская классика не исполнит своей миссии…

“Исчез круг обязательных представлений, который все должны знать. Преподавать в таких условиях очень трудно”…

Цивилизованный слом (удержусь от более сильного слова «катастрофа») проявляется в утрате знаний о языке, на котором написаны творения русских классиков… Для нынешних школьников многие слова в классических текстах – совершеннейшая тарабарщина. Осыпался исторический фон – им незнакомы и факты, и бытовые реалии прошлого…

…Изучать произведения современных писателей в школе, конечно же, можно. Но лучше как дополнительное чтение, не за счет часов, отведенных для русской классики. Этих часов и так совсем немного… Как написал Осип Мандельштам:

“Есть ценностей незыблемая скáла

Над скучными ошибками веков”.

Не стоит этими ценностями пренебрегать».

В рубрике «Литературная критика» статья литературоведа и критика, доктора филологических наук Александра Белого «О Лермонтове, но больше о Борисе Рыжем». Помещаем ряд отрывков из этой статьи:

«Как ни широко изучались творчество и судьба Лермонтова, остается одна область неопределенности, перед которой писавшие останавливаются в нерешительности и недоумении: случайно или сознательно Лермонтов подставил себя под пулю? Если смерть была просто непредсказуемым результатом дуэли, то проходящий рефреном по стихам и прозе Лермонтова мотив скорой смерти остается, так сказать, “фигурой речи”: как бы ни было трагично настоящее, жить он хотел, и будущее было открытым. Если же он сознательно шел на смерть, а дуэль была просто способом достижения цели, то мы становимся перед целой гаммой трудных вопросов, выводящих ситуацию за пределы ясных понятий.

В пользу второго варианта есть серьезные доводы. Не перечисляя их, сошлемся лишь на суждение столь искушенного “законника”, как А.Ф. Кони, на взгляд которого Лермонтов не оставил Мартынову никаких шансов не убить себя. Но все же как-то с трудом верится, что смерть Лермонтова не была делом случая. Шансы неслучайности сильно возрастут, если найдется еще один сходный прецедент…

Под этим углом зрения особую значимость обретает завершение жизни Борисом Рыжим, которую он прекратил собственной волей. Один из самых ярких поэтов своего поколения, он был воспитан образованными и любящими родителями, его научная работа (геофизика) была весьма продуктивной. Рано женившийся, он был любим семьями – и родительской, и своей, и сам нежно и сильно был к ним привязан. Авторитетная фигура в своей среде, не знавший ни нужды, ни политических преследований, ни неразделенной любви, он не оставил никаких зацепок для более-менее внятных мотивировок его самоубийственного поступка.

Параллели с Лермонтовым проводились современниками еще при жизни Рыжего, а смерть в лермонтовском возрасте завершила их. Совпадение завораживало…

“Родство душ” с Лермонтовым Рыжий несомненно чувствовал… Прямо по Лермонтову строится “предсказание” собственной смерти.

Артериальной теплой кровью

Я захлебнусь под Машуком…

По замечанию П. Бицилли, “он (Лермонтов) принес с собою какое-то новое мироощущение, какой-то новый внутренний опыт, как-то по-своему понял и по-своему разрешил трагедию жизни”. Современники примерно также думали о Рыжем, полагая, что в его поэзии “иронический и трагический максимализм М. Лермонтова дополнялся ‹…› прямым (лобовым) языковым вторжением поэта в сферу сокрытого, тайного, неназываемого”.

Интеллигентная семья поэта не могла не быть “белой вороной” в пролетарской среде ‹Свердловска›. По-моему, до сих пор плохо осознана та травма, которую получали дети интеллигенции, росшие в среде, совершенно чуждой по культуре, интересам и нормам бытового поведения. Со сверстниками можно было драться ‹…› и верховодить, но нельзя было не чувствовать, что интеллигенция неприемлема на дух, не чувствовать своей чужеродности и неустранимого одиночества.

Пролетарская среда сохранила ‹…› основную черту ментальности «рода» – усредненность, со свойственным ей враждебным отношением к индивидуальному, особенному, лично окрашенному. Интеллигент – это изгой, т. е. человек, выталкиваемый из среды большинства, существующий как бы вне социальной оболочки. Не это ли имел в виду Рыжий:

И вот, друзья мои, я плачу,

шепчу, целуясь с пустотой:

“Для этой жизни предназначен

не я, но кто-нибудь иной –

он сильный, стройный, он красивый,

живет, живет себе, как бог.

А боги все ему простили

за то, что глуп и светлоок”.

                           В том же ключе – через год:

Ах, что за люди, что у них внутри?

Нет, вдумайся, нет, только посмотри,

как крепко на земле они стоят,

как хорошо они ночами спят,

как ты на этом фоне слаб и сир…

В журнале опубликованы также стихи лауреата нескольких литературных премий Бахыта Кенжеева:

И это прейдёт, и обида пройдет,

и мы беззащитны, когда

сквозь трещины времени ночь напролет

сочится живая вода.

Пастуший рожок. Неподбитый итог.

Звените, кимвалы, пока

мужает цветет, увядает росток

задумчивого тростника,

и боязно, милая, если умру,

забыть этот свет дорогой,

где лепет любовный шуршал на ветру,

серебряной, что ли, фольгой.

Напечатаны также стихи главного редактора литературного интернет-портала Textura.by Андрея Фамицкого:

пока мой город изнывает от

политики, жары, литературы,

пока еще не кончился завод

у сердца и другой аппаратуры,

пока мы говорим друг другу «ты»

и в транспорте отдавливаем ноги,

пока у дня хватает долготы

и времени – у нас – на диалоги,

пока добры, безумны, влюблены

и быть свободным позволяет смета,

попробуем еще и без войны –

а вдруг у нас получится и это

Напечатаны рассказы прозаика и сценариста Евгении Некрасовой, Сергея Фомина и рассказ прозаика Олега Хафизова «Грязные девочки». Вот его небольшой фрагмент:

«На фотографиях Дамкин позирует на съемочной площадке в окружении актеров, похожих на разбойников, или уголовников в должности артистов, что, в принципе, одно и то же. Комментарии под фотографиями гласят, что Дамкин приступает к съемкам пятого сезона своего захватывающего фильма и обещает зрителям сделать его не хуже, если не лучше предыдущих четырех сезонов…»